Взгляды А. В. Болдырева, Г. П. Павского* К. С. Аксакова и Н. П. Некрасова в этом отношении оказали решающее влияние на последующую русскую грамматическую традицию. Признавалось более или менее единодушно, что в русском глаголе видовое значение всегда на первом плане, временное — на втором. Грамматическое изучение форм времени русского глагола и их значений в литературном языке конца XIX и XX в. стало специальностью западноевропейских лингвистов. Результаты новых работ в этой области еще не вошли в широкий обиход русской грамматики (не только школьной, но и научной). Учение о формах времени в традиционной русской грамматике явно обеднено и схематизировано.
Влияние идеалистической философии на грамматическое учение о формах времени
Традиционное учение о трех основных временах русского глагола — настоящем, прошедшем и будущем — сложилось на почве античной грамматики. Курциус так формулировал различие в функциях основных глагольных форм времени: «Различие между настоящим, прошедшим и будущим временем покоится только на отношении действия к говорящему» (т. е. к моменту речи). Временные различия Курциус противопоставлял видовым оттенкам, которыми определялись своеобразия течения действия внутри его самого.
Учение о формах времени как о субъективной категории человеческого сознания обострило интерес к вопросу о субъективных перемещениях временной перспективы действия. В грамматиках стала особенно подчеркиваться субъективность форм времени.
Такое понимание форм времени характерно уже для грамматической традиции первой половины XIX в. Так, И. И. Давыдов в «Опыте общесравнительной грамматики» пишет: «Настоящее время употребляем, когда представляем сказуемое совпадающим с моментом, в который говорим. Прошедшее время поставляется, когда действие изображается совершившимся прежде момента речи… Будущее время употребляется, когда действие представляется имеющим совершиться после речи».
В таком общем виде — без учета соотношения объективного времени с приемами его субъективного представления — объяснялись грамматические формы глагольного времени в большей части русских грамматик. Субъективность категории времени была положена в основу грамматического объяснения.
«Категория времени обозначает… — пишет А. М. Пешковский, — отношение времени действия ко времени речи (или обратно: времени речи ко времени действия). Но что такое здесь «время речи»? Это прежде всего момент речевого сознания. Ведь говорящий при помощи категории времени определяет отношение времени действия ко времени своей собственной речи, а это время не может представляться ему только объективно…» В основе форм времени лежат, по Пешковскому, «субъективные соотношения речевого сознания и мыслимого действия», «субъективное представление о соотношении момента речи и момента мыслимого действия». Конечно, Пешковский предупреждает, что «эта субъективность, как и всякая речевая субъективность, может протекать только в абсолютно-объективных рамках, потому что каждый говорящий при помощи категории времени может выражать те же соотношения».
На почве такого субъективно-психологического представления о формах времени сложилась абстрактная схема трех времен русского глагола — настоящего, прошедшего и будущего. В этой схеме не принимались в расчет ни различия грамматического выражения каждого из этих трех времен, ни синтаксические функции форм времени. Лишь значение «законченности», результативности, предельности, свойственное формам совершенного вида, ломало параллелизм трех времен в рамках каждого вида.
Совершенный вид, собственно, не имеет форм настоящего времени. Понятие настоящего времени в плоскости совершенного вида представляется лишь точкой раздела между прошлым и будущим. Между тем в области несовершенного вида настоящее время — это параллельная психологическим планам прошлого и будущего сфера течения обычного или наличного действия.
Таким образом, в грамматической традиции чаще всего речь идет не столько о языковых формах глагольного времени и их значениях, сколько о психологических планах времени, об абстрактных линиях и точках времени. Система живых форм времени русского глагола в их основных значениях и в их сложном грамматическом взаимоотношении с другими глагольными формами почти никем из русских лингвистов последнего времени (кроме акад. А. А. Шахматова) не осмыслялась. На этой почве складывается убеждение: время русского глагола психологично и субъективно. Оно не вполне «грамматикализовано». Оно определяется больше психологически, чем грамматически.
Учение современной грамматики о формах времени русского глагола является отчасти бледным и искаженным видоизменением старой теории «вневременности» русского глагола, отчасти воспроизведением упрощенных грамматических схем русского глагола, предназначавшихся для иностранцев и возникших еще в XVII в.
Теория вневременности русского глагола сложилась в 40 —50-е годы XIX в. Борьба со смешением категорий времени и вида, борьба с учением о множестве и разнообразии форм времени, которых Ломоносов насчитал десять, Востоков — восемь и число которых почти не уменьшилось в книге С. Шафранова «О видах русских глаголов в синтаксическом отношении» (1852), привела к полемическому отрицанию вообще факта наличия форм времени в русском глаголе.
М. Катков заметил в своей диссертации «Об элементах и формах славяно-русского языка»: «…нашему языку вовсе не важно различение времен, и от форм будущего времени наш язык отказался еще в допамятную пору».
К. С. Аксаков писал еще более категорически об отсутствии форм времени в русском языке: «Если мы вздумаем искать времен, известных нам из иностранных грамматик,— мы останемся неудовлетворенными. В самом деле, прежде всего поражает нас то, что прошедшего времени в нашем языке нет вовсе. Вместо формы глагола в прошедшем времени встречаются у нас отглагольное прилагательное или причастие прошедшее: был —былой, служил — служилый… Вся небольшая разница зависит от употребления («он уныл покуда», т. е. он унылый, или: «он от неудачи не уныл», т. е. не стал унывать)…
Формы прошедшего времени у нас нет». Вместе с тем «формы глагола, часто употребляемые для выражения будущего, не могут называться формами будущего времени, ибо часто употребляются и в прошедшем и в настоящем» (ср.: «Всякий день проходил у нас однообразно: я подойду к его двери, стукну раза два, он отворит…» или: «Он не много теряет часов на разговоры, каждое утро он скажет мне: здравствуй, и пошел к себе заниматься» и т. п.). «Эти так называемые будущие формы глагола независимы от времени. Следовательно, в русском языке нет формы будущего времени.
Какое же время есть в русском глаголе? Одно настоящее? Но настоящее одно, без понятия прошедшего и будущего, не есть уже время, это бесконечность». «Времена настоящее, будущее и прошедшее — понятия выводные и не имеют для себя своих форм в русском языке: они суть дело употребления и являются по соответствию их с формами глагола и с смыслом речи». «Итак, мы должны прийти к заключению, что ни одна глагольная форма в нашем языке времени не означает. Очевидно, что сама категория времени теряется». Таким образом, по мнению К. С. Аксакова, в русском глаголе морфологически выражен лишь вид, время же — категория психологическая и синтаксическая. «Формами глагола обозначается самое действие, время же в нем есть дело употребления; это употребление основано на соответствии глагольных форм с временами».
Вслед за К. С. Аксаковым Н. П. Некрасов доказывал способность любой русской глагольной формы выражать самые разнообразные временные значения. Он решительно отрицал в русском глаголе наличие постоянных грамматических форм времени. По мнению проф. Некрасова, время — лишь отвлеченная субъективная категория говорящего и слушающего. «Русскому глаголу не свойственны формы временные… русский язык осмыслил время как нечто постороннее для действия, как внешнее (по отношению к действию) условие, под влиянием которого скорее находится лицо говорящее и лицо слушающее, чем само действие».
Н. П. Некрасов сопоставлял выразительное «глубокомыслие», наглядность и изобразительную художественность системы русского глагола, основанной на категории вида, со структурой глагола в западноевропейских языках, в которых много форм времени: «Быстрота, краткость, продолжительность, кратность проявления действия не нуждаются во времени и им не измеряются. Продолжительность проявления есть сила, душа, жизнь самого действия. Действие, проявляющееся под условием времени, отвлеченно, формально; действие же, проявляющееся под условием продолжительности (энергии),— жизненно.
Понятие о времени относится к понятию о продолжительности как нечто формальное, отвлеченное, условно существующее к тому, что живет на самом деле; потому что условие времени понимается отвлеченно; продолжительность же представляется конкретно (вещественно). Время есть условие, под влиянием которого мыслится действие; продолжительность есть свойство, без которого немыслимо действие в русском глаголе. Вот почему он отвергнул сухую формальную категорию времени и развил в себе формы, выражающие его живое свойство, — энергию, или, как мы назвали, продолжительность проявления. Насколько действительно сущее отличается от условного и формального, настолько продолжительность как свойство русского глагола отличается от времени как свойства глаголов иностранных».
Эта точка зрения показалась слишком радикальной последующим грамматистам. Была восстановлена в правах старинная теория трех времен, подвергшаяся, однако, сильной психологизации. Анализ описательных форм времени в древнерусском языке, предложенный Потебней в его труде «Из записок по русской грамматике», лишь содействовал подрыву веры в объективность форм времени.
Односторонность господствующих в русской грамматике представлений о соотношении форм и значений времени и вида
Объединение категории вида с категорией времени в последующих грамматических работах производилось чисто механически.
После указания на то, что в современном русском глаголе есть только три формы времени, обычно прибавляется: «…эта бедность — только кажущаяся: недостаток времен с избытком восполняется видами, благодаря которым русский глагол способен выражать тончайшие оттенки действий в их течении, последовательности и взаимных отношениях, не уступая в гибкости, выразительности и точности никакому другому языку. Большинство форм времени, существовавших в старом русском, вышло из употребления — за ненадобностью. С развитием видов они оказались излишними».
Различия значений форм времени по большей части суммарно выводились из видовых различий (см., например, у Ф. И. Буслаева, Л. П. Размусена, Д. Н. Овсянико-Куликовского, Р. Кошутича и др.). Почти полное отсутствие работ по истории русского глагола сказалось и на освещении вопроса о формах и функциях времени в современном русском языке. Как происходил процесс распада древнерусской системы времен, как влияло формирование категории вида на эволюцию категории времени, не отразились ли (в измененном и преобразованном виде) пережитки старых грамматических отношений в новой системе глагольных времен, как используются различия форм времени и их значений для выражения синтаксических отношений между предложениями — все эти вопросы привлекали внимание лишь единичных исследователей (проф. А. Мазона, акад. А. А. Шахматова, А. И. Белича, А. И. Стендер-Петерсена). Система форм времени и их значений в современном русском языке остается не вполне уясненной. Например, изучение относительного употребления времен русского глагола еще не начато.
Грамматическое противопоставление форм прошедшего и непрошедшего времени. Прошедшее время как сильная категория в системе времен русского глагола
Для системы времен современного русского глагола характерно морфологически подчеркнутое противопоставление форм прошедшего времени и форм настоящего-будущего времени. Грамматическая сфера прошедшего времени наиболее глубоко и резко очерчена в русском языке. Это сильная грамматическая категория. Поэтому-то формы прошедшего времени с трудом и сравнительно редко поддаются субъективному переносу в план будут или активного настоящего.
Прошедшее время несовершенного вида — вне очень сложного синтаксического контекста — вообще не может выражать значений настоящего или будущего времени (ср. невозможность непосредственно отнести формы я гулял, я чистил, я спал, он любил, ты учил и т. п. к настоящему или будущему времени).
Нередко приводятся в качестве примеров употребления формы прошедшего времени несовершенного вида в переносном значении такие эмоциональные предложения: Плакали мои денежки (т. е. «непременно пропадут», иногда — «уже пропали»), или: Хотел я плевать на него! Гораздо чаще употребляются с оттенком будущего формы прошедшего времени совершенного вида {Пропала моя головушка!).
Такое экспрессивное представление объективно-будущего действия в формах прошедшего времени совершенного вида, т. е. изображение будущего действия уже осуществившимся, достигшим цели, предела, всегда предполагает субъективную пережитость факта как прошлого. Такое употребление формы прошедшего совершенного основывается на субъективной убежденности в наличии результата. Этот временной сдвиг, мотивированный резкой экспрессивностью сообщения, свойствен либо эмоциональному, изобразительному языку, либо языку непреложных логических умозаключений, т. е. убеждающему, волевому языку.
Во всяком случае, для такого экспрессивного переноса всегда есть особая стилистическая мотивировка. Например: Мы погибли. — Если ваше предсказание исполнится, вы выиграли. Ср. у Л. Толстого в «Крейцеровой сонате»: «Предполагается, что болезнь можно лечить и что есть такая наука и такие люди — доктора, и они знают. Не все, но самые лучшие знают. И вот ребенок болен, и надо попасть на этого, самого лучшего, того, который спасает, и тогда ребенок спасен: а не захватишь этого доктора или живешь не в том месте, где живет этот доктор, и ребенок погиб».
Ср. здесь же употребление прошедшего времени вместо условного наклонения : «А вот у Петровых вовремя, по совету доктора, разъехались по гостиницам и остались живы, а не разъехались бы — и померли дети». Ср. у Чехова в рассказе «Исповедь, или Оля, Женя, Зоя»: «Отнимите у меня перо — и я помер. Вы смеетесь, не верите… Клянусь, что так». Ср. у Тургенева в рассказе «Стучит» тоже о будущем действии: «Одно мне жаль, барин: пропала моя троечка, — и братьям-то она не достанется». Ср. у Чехова: «Ох, батюшки! — вздыхала за дверью старуха, — пропала твоя головушка! Быть беде, родимые мои, быть беде!» Ср. также (обращение к вознице): «Ну, поехали»; «Ну, я спать пошла» (Островский, «Не все коту масленица»); «Бери кулек, догоняй, я на рынок пошел» (Островский).
Ср. у Л. Толстого в «Войне и мире» — о французском генерале Бельяре: «Он клялся честью, что русские погибли, если император даст еще дивизию». Очень сложным переносом временных значений характеризуется разговорное употребление прошедшего времени совершенного вида в значении будущего с яркой экспрессией презрительного отрицания или отказа. Например: Как же! Пошла я за него замуж! (ни за что не пойду); Так я и отдал тебе эти деньги — держи карман шире! В этом употреблении выступает ироническое изображение отрицаемого факта уже осуществившимся.
Мысль о грамматическом противопоставлении прошедшего времени настоящему-будущему настойчиво развивал проф. Д. Н. Кудрявский, подчеркивая условность традиционного разграничения форм настоящего и будущего времени в русской грамматике. По его мнению, в современном русском языке можно говорить только о прошедшем и, соотносительно с ним, о непрошедшем времени. Форма «настоящего времени» может вовсе не иметь значения времени, «обозначая и то, что относится ко всякому времени». Употребление форм настоящего времени в описании прошедших событий также обусловлено тем, что «по первоначальному своему значению формы эти живописали события, не означая вовсе времени». Будущее время тоже «часто употребляется без всякого оттенка времени, подобно настоящему, сохраняя неизменно лишь свое видовое значение. Так бывает чаще всего в описаниях…». Например, у С. Т. Аксакова: «Вечером также рыба берет охотнее… особенно поздно вечером: тогда и крупная рыба начнет смело ходить около берегов».
Статья на тему Категория времени